Тема о произвольном и непроизвольном внимании — очень важная тема, потому что она относится ко (Всякой другой психологической функции, к проблеме произвольности и непроизвольности психической деятельности. До сих пор считалось, что непроизвольное внимание — это вещь простая, что оно вызывается каким- либо внешним раздражением, резким, контрастным; оно может быть не сильно само по себе, но может выделяться из остального по противоположности. Скажем, как грязная тряпка на полу в музее бросается в глаза не потому, что она уж очень примечательна сама по себе, а потому, что она контрастирует с остальным. Самая общая характеристика непроизвольного внимания была дана И. П. Павловым — это указание на новизну, т. е. что-то новое, отличающееся от остального, не соответствующее привычной картине. Это понимание непроизвольного внимания вы встретите и сейчас во всех учебниках.
Это указывало на то, чем вызывается непроизвольное внимание, но совершенно не раскрывало суть понятия. Мы согласны, что оно привлекается каким-то контрастным раздражителем, но что после этого происходит? Поскольку это не описывалось, очень часто непроизвольное внимание сводили просто к физиологической реакции, тек повороту на новый раздражитель и настройке органов чувств на лучшее восприятие этого контрастного или нового раздражителя. Но в таком виде непроизвольное внимание — это же вообще не психологическая функция, тут есть только физиологическая реакция, важная, но не обязательная, так как внимание может осуществляться и без физического перемещения органа чувств в направлении объекта. Ведь есть так называемое периферическое внимание, когда мы пытаемся увидеть происходящее сбоку от нас, делая это незаметно для других. Значит, внимание в обычных условиях сопровождается настройкой органов чувств на лучшие условия восприятия Но оно не сводится только к этой реакции Таким образом, традиционное понимание непроизвольного внимания объясняло лишь его сопутствующие, вспомогательные моменты, оставляя без объяснения само внимание.
Что касается произвольного внимания, то тут возникают очень большие затруднения, связанные вообще с понятием произвольности, роли свободы, которая при этом подразумевается. Обычно указывалось, что произвольное внимание это внимание, связанное с постановкой цели, с усилиями, направленными на реализацию этой цели. По этим двум признакам в качестве характерной черты произвольного внимания часто отмечалось еще внимание к неинтересному, так как считалось, что если объект интересен, он сам привлекает внимание, значит, тогда внимание непроизвольное. А если объект неинтересен, то здесь проявляется произвольность. Получалось парадоксальное положение, что произвольное внимание — это внимание к неинтересному.
Умных мыслителей это понимание не удовлетворяло. Например, Гегель подчеркивал, что в целях выражается только то, чего нам недостает, так что мы ставим цели обычно по отношению к тому, чего хотим достигнуть, именно потому, что этого у нас нет. Так что в целях выражается зависимость субъекта от обстоятельств. А с другой стороны, если вы имеете достаточно средств для осуществления своих целей, то можете достигнуть намеченного и не прибегая к особым усилиям. Значит, усилия есть показатель только того, что вы субъективно стараетесь что-то сделать, но это не значит, что вы произвольны в отношении этого. Скажем, животное, которое старается освободиться от пут, этими усилиями свидетельствует не о наличии у него свободной воли, а о том, что оно вынуждено прилагать усилия. Значит, ни постановка цели, ни применение усилий не свидетельствуют о произвольности.
Есть один момент, на который указывал Гегель и который был поднят на принципиальную высоту Марксом, — это наличие средств, благодаря которым можно подняться над обстоятельствами. Вот в той мере, в какой вы обладаете средствами для осуществления своих целей, в той мере вы и произвольны по отношению к наличным обстоятельствам. Обстоятельства диктуют вам эти цели, а произвольность заключается в том, что вы действительно можете достигнуть реализации этих целей, т. е. вы располагаете средствами их достижения Затем понятие «средства» было перенесено в психоло-
гию Л. С. Выготским в учении о том, что специфически человеческие высшие психические функции характеризуются наличием особых средств, которые мы используем для успешного осуществления своей психической деятельности. Такими средствами в отношении психической деятельности являются всякого рода знаки, которые помогают нам направлять свою деятельность на те объекты, которые нас действительно интересуют, а не на те объекты, которые сами бросаются в глаза, сами выдвигаются на передний план благодаря своим чисто физическим характеристикам.
Это очень важная и принципиально правильная попытка, но, к сожалению, она осталась недостаточно разработанной. Дело в том, что понятие знака само по себе очень многозначно. Выготский это быстро понял и поэтому перешел от понятия знака к понятию значения. В зависимости от того, каково значение (объективная структура этого значения), находится и мера произвольности нашей психической деятельности. Отсюда он создал целое учение о раз- вивитии значений слов как главной системы знаков и о развитии значений (которые тогда отождествлялись с понятиями) как развитии понятий и возрастании в связи с этим мер произвольности психической деятельности. Это тоже правильное представление, правда, недостаточно уточненное, так как понятие может быть истолковано по-разному, может выполнять разную роль, разную функцию в психической деятельности. Понятие может служить отображением предмета, и это очень важно — иметь правильное представление о предмете, но само по себе представление о предмете еще не есть средство действия с этим предметом
Когда мы теперь разрабатываем учение о формировании умственных действий, то встречаемся с необходимостью различать структуру объекта, которую важно понимать с достаточной мерой углубленности, но, кроме того, нужно располагать и средствами действия. Такими средствами, если их не понимать чересчур метафорически, т. е. в каком-то неопределенном смысле, являются отчетливые представления об объективной структуре действия, подлежащего выполнению, представления о схемах этого действия и о своеобразных орудиях этого действия, т. е. о разного рода критериях, мерах, эталонах, с помощью которых мы получаем возможность четко различать в объекте то, что нас интересует, от того, что также связано с этим объектом, но уже является второстепенным. Это
представление о средствах действия, а средствами действия являются, во-первых, объективная схема самого действия (то, что мы называем схемой ориентировочной основы действия) и те психологические орудия действия, т. е. критерии разного рода, которыми мы располагаем по отношению к объекту и с помощью которых мы можем в этом объекте выделять то, что для нас существенно, отделяя то, что несущественно.
Надо подчеркнуть и такое важное обстоятельство: мы можем научиться какому-то действию, которое выражается стихийно, неосознанно (так мы учимся писать, говорить, даже думать). Мы научаемся сами не знаем как. Потом мы умеем что-то делать, но не можем рассказать, как мы это делаем. Если бы мы это могли рассказать, так не надо было бы целой науки психологии. Но ведь мы не знаем, как мы думаем. Одно дело — обладать действием в таком стихийном порядке, а другое дело, когда вы имеете объективную структуру этого действия, тоже вами усвоенную, но при этом всегда доступную сопоставлению с тем, как оно реально протекает, и, следовательно, пониманию того, происходят ли какие-то отклонения от него, соответствует ли это намеченной структуре действия, конкретным условиями действия и т. д. Причем, очень важное обстоятельство — наличие критериев, которые тоже могут быть даны в двух формах: 1) они могут быть приобретены в стихийном опыте и тоже действовать, но очень ограниченным образом; мы можем ими пользоваться и не знать об этом; 2) другое дело, когда эти критерии отделяются и от нашего стихийного опыта, и от наличного поля вещей, выступают как особые объекты, которые мы можем сопоставлять, наложить этот критерий на объект и посмотреть, в чем они расходятся или соответствуют друг другу. Это две совершенно разные вещи. Вот когда объектом является наше собственное действие в виде схемы ООД (ориентировочная основа деятельности) плюс его критерий, которым оно располагает, когда оно выступает перед нами, — вот тогда мы получаем эту произвольность по отношению к предмету и по отношению к самим себе сами являемся большей частью источниками непроизвольности: нами овладевают мелкие страстишки, которые мешают объективно отнестись к делу; то мы нездоровы, плохо себя чувствуем и не отдаем себе в этом отчета, а на работе это уже сказывается; то, наоборот, приобретаем о себе чересчур высокое мнение неизвестно на каком основании — иногда на некотором
Ш1
основании, иногда безо всякого основания — и думаем, что всё можем. Нужно иметь возможность по отношению к самому себе объективно оценивать свою произвольность. Эта возможность возникает только тогда, когда критерии действия выступают перед вами как некие объекты, с которыми вы можете затем сравнить и сам реально выполняемый процесс действия, и его внешние обстоятельства.
Чтобы закончить с этой очень важной и общей темой, мы можем подытожить проблему произвольного внимания таким образом: внимание произвольно тогда, когда план контроля за объектом (ведь внимание есть идеальная, сокращенная форма контроля) и критерии этого контроля выступают перед нами как самостоятельный объект, подлежащий такой же объективной оценке. Вот тогда мы и становимся в меру возможностей этих объективных компонентов (плана и реальных орудий контроля) произвольны и по отношению к ситуации, где нужно произвести контроль, и по отношению к своему собственному состоянию.
Вот теперь, когда мы понимаем подлинное содержание произвольного внимания, мы можем обратиться и к непроизвольному вниманию по знаменитому рецепту Маркса, что высшее, развернутое помогает объяснить нам низшее, еще не раскрывшееся.
Непроизвольное внимание — это тоже контроль, но только контроль, который следует не объективированной схеме своего осуществления, а который следует или ярким, бросающимся в глаза, свойствам самого объекта, или личному опыту субъекта, что может и не соответствовать объективным задачам в данном случае, те яв соответствии со своим прошлым опытом сосредоточиваю свое внимание на одних элементах и характеристиках поля, а на самом деле в это время нужно следить за чем-то другим Самый обычный пример: вам показывают фокусы, прямо предупреждая вас о том, что это фокус. Вы стараетесь этого фокусника, что называется, «поймать», т. е. уловить момент обмана. Но ведь хороший фокусник не только выполняет свой фокус, он еще отводит внимание зрителей именно от тех моментов, которые этот фокус могут разоблачить, т е. он заставляет вас смотреть на специально демонстрируемые манипуляции, а в это время тихонечко делает основное дело. При всем желании раскрыть этот фокус вы это, как правило, не можете сделать, так как попадаете в зависимость от того, как фокусник управляет вашим вниманием. И это происходит, несмотря
на то, что у вас есть цель и вы прилагаете усилия, чтобы понять, в чем секрет фокуса. Но фактически ваше внимание следует за тем, куда надо смотреть, чтобы как раз не раскрыть этот секрет. Когда же вы знаете, в чем фокус заключается, т. е. когда у вас есть план, куда надо смотреть во время исполнения фокуса, тогда, уж как бы фокусник ни старался, он не сможет увести ваше внимание, и вы будете смотреть куда надо, чтобы его разоблачить.
Можно привести и другие примеры. Практикующие психологи знают, что когда человек к ним приходит на консультацию, он старается скрыть явные, внешние черты своего беспокойства. Психолог \ знает, что в это время надо смотреть не на лицо, не на глаза, а на руки, которые находятся где-то под столом. Вот эти руки и выдают беспокойство, т. е. если вы знаете, куда надо смотреть, что нужно контролировать, вы сможете проконтролировать, а если вы не знаете, хотя очень хотите проконтролировать, вы все-таки будете идти на поводу у внешних, бросающихся в глаза черт реальной ситуации. Пример из кино «Похитители велосипедов». Там у бедняка украли велосипед, с помощью которого он зарабатывал себе на жизнь. И вот он с сыном ходит по городу в поисках этого велосипеда. Они стараются быть внешне спокойными. И это им вроде бы удается. Но вот оператор показывает крупным планом их руки, и они их выдают: они показывают волнение.
Итак, непроизвольное внимание — это деятельность непроизвольная в том смысле, что она или полностью подчиняется предмету внимания, или идет на поводу у своего прошлого опыта, т е. человек действует так, как научился прежде, а не так, как это надо в данном случае. А вот если вы обладаете отдельным самостоятельным планом контроля по отношению к данному конкретному процессу или объекту и критериями, которые позволяют вам точно установить, соответствует ли то, что происходит, этим критериям, — вот тогда это будет произвольное внимание. Иногда вы очень хотите решить задачу. Надо обладать средствами, которые не давали бы готового решения, но позволяли бы справиться с этой задачей.
На этом мы заканчиваем изучение темы о внимании. Внимание — это последний раздел общего учения о формировании психической деятельности. Изучая отдельные части этой функции, вы могли убедиться вот в чем. Во-первых, конкретные формы психи-
ческой деятельности образуются по общему порядку, т. е. вначале в виде внешней, предметной, осмысленной деятельности, которая затем переносится в идеальный план, там сокращается по законам этого плана и превращается в нечто не только не узнаваемое, но даже противопоставляемое этой исходной предметной, материальной деятельности. Это очень важно, потому что во всех случаях, когда вы столкнетесь с необходимостью или сформировать новые формы психической деятельности, или исправить те формы, которые сложились у людей ошибочно или недостаточно продуктивно, вам всегда надо вернуться к первичнбй, материнской исходной форме, к предметному, материальному действию и на нем или сформировать новое психическое действие, Или исправить прежнее.
Знание этого процесса помогает ответить и на другой вопрос. Старая психология говорит обо всех переживаниях внутри нас как форме собственно психической, и в таком виде психическое становится непонятным, недоступным, так как психическое тогда совершенно не похоже на исходную материальную деятельность. Этот путь закрывает нам доступ к пониманию особенностей психики, ее происхождения, ее реальной деятельности.
Если же вы берете путь интериоризации, тогда сама форма, в которой выполняется психическая деятельность, становится понятной как наиболее экономная, наиболее выгодная форма выполнения, так как процесс ориентировки обобщается, стереотипизирует- ся, и тогда в идеальном плане теряется необходимость его выполнения Если вы имеете постоянное соотношение, то можете взять уже формулу этого выполнения, т. е исходные данные и конечное заключение, — надо только знать, как это получается. Выполнять все промежуточные операции уже нет необходимости, так как вы знаете результат, к которому они приведут. Значит, вы получаете конечную форму, сокращенную, сигнальную, чрезвычайно экономную и открывающую каждый раз возможность переходить к новому действию, потому что как только усвоенное приобрело эту сокращенную форму, так действительное ее исполнение падает на аппарат мозга, а для нас открывается возможность сосредоточиться на новой задаче. Значит, сама эта форма является чрезвычайно выгодной, чрезвычайно удобной, каждый раз открывающей возможность подняться к новым задачам, а свой мозг превратить в хорошо работающую машину.
Еще один важный вопрос, который сбивает часто и психологов, и философов, и других: если мы знаем этот процесс, тогда, значит, мы понимаем и соотношение между психическими явлениями и предполагаемой психологической сущностью? Ведь один из больных вопросов заключается в том, где следует искать механизмы психических явлений? Вроде сами по себе психические явления бесспорны, а вот где их механизм? На эдо все обычно отвечают, что механизмы находятся в мозгу, который производит психические явления. Это вроде такое элементарное, неопровержимое заключение. ^ Но если бы это было правильным, то, значит, психология не имела бы своего предмета как наука, потому что явления не составляют предмета науки, они не изучаются, а только описываются. Наука изучает не явления, а то, что скрыто за явлениями, то, что их производит. Если бы скрытой сущностью психических явлений были физиологические процессы, тогда этим надо было заниматься физиологам, которые и разъяснили бы нам эти процессы. Поэтому многие, искренне считая себя психологами, переходят от психологии к изучению физиологии.
Другие находят иной, но не лучший путь: изучают не физиологические механизмы, а логику тех вещей, среди которых живет и благодаря которым развивается человек. Так работает, например, крупнейший психолог Жан Пиаже. Он говорит, что, конечно, психические явления производятся мозгом и поэтому нужно заниматься изучением мозга, но вы же не объясните, говорит он, почему дважды два — четыре, а не пять, это же необъяснимо физиологическими законами, поэтому надо обращаться к логике, которая это объясняет Логика, конечно, неплохая вещь, но это же опять не предмет психологии Получается, что если бы был правильным первый или второй путь, не было бы нужды в психологии Не развивалась бы психология уже много веков, если бы она не имела самостоятельного большого значения.
Если же мы знаем процесс развития психических функций, мы можем относительно просто ответить на такой при других условиях тяжкий вопрос да, вот те самые действия, которые мы усваиваем, которые у нас формируются, действия, усвоенные нами лучше или хуже, — вот эти действия и лежат за этими явлениями? Явления же только сигнализируют нам о том, как происходит этот реальный процесс, а этот процесс — это не просто физиология, это внешний предметный процесс, только перенесенный в идеальный план.
Многие об этом говорили, но без указания на то, что предметом психологии становятся новые функциональные структуры, так как деятельность, которую мы усваиваем и которая в нас осуществляется лучше или хуже в зависимости от того, как мы ее усваиваем, она, с точки зрения физиологии, есть действительно система новых функций, функциональная система, или, как говорил великий русский физиолог Ухтомский, это функциональные органы, которые есть не от природы, не от рождения, а которые складываются в процессе воспитания. Но ведь это характеристика той же действительности, но с физиологической стороны! А содержание новых систем составляют усвоенные нами формы идеальной деятельности, предметной деятельности, деятельности во внешнем мире. И это, конечно, уже не просто та же самая деятельность, которая прежде существовала как деятельность внешняя, объективная, так как здесь сказываются все моменты усвоения, образования этой деятельности, все недостатки, которые здесь возможны, и преимущества, которые могут быть по сравнению с внешними процессами.
Теперь можно указать на то, что должна исследовать психология, — она должна исследовать скрытые за явлением реальные предметные и идеальные формы действия. И конечно, самый простой, явный и доступный путь исследования этих форм — это прослеживать процесс их формирования. На этом мы закончим общие рассуждения и перейдем к следующему разделу — учению о формах психической деятельности.