Водном из своих произведений Салтыков- Щедрин высказал похожую на парадокс, но в то же время глубокую и верную мысль: «Нет зверя более лютого, чем либерал».

Сегодня либералы возмущены: как посмели огорчить женщин, сказав, что аборт является подлым убийством беззащитного, попранием материнских чувств, которые присущи не только людям, но и диким зверям; как можно говорить и писать неприкрытую правду; как посмели выйти из русла «приличной» и привычной словесной лжи, которая уже стала традицией и называется «человеколюбием»? Вдруг женщина, прочитав книгу об абортах, будет потрясена совершенным ею грехом, прольет слезы покаяния, и чего доброго, оборвет череду запрограммированных убийств? Такое трудно перенести «доброму» сердцу либерала: пусть лучше гибнут дети, но зато мы не будем портить себе и убийцам настроения и задумываться о совершенном грехе; лучше будем вместе веселиться на безымянном кладбище детей.

Христианство требует от человека подвига, вплоть до самопожертвования. Либерализм предлагает другое: не стеснять своих чувств и страстей, стремиться к наслаждению и комфорту, притом в самом низменном и грязном виде, а если на пути к этому жалкому счастью стоит зачатое дитя — твой собственный ребенок, то заколи его или разрежь на части.

Нет греха, превышающего милосердие Божие, но грех прощается только через покаяние, а само покаяние должно стать началом борьбы с грехом. Кающийся должен иметь такое расположение души, что ему лучше умереть, чем повторить свои грехи. Тогда слезы приносят радость прощения. В уныние может впасть тот, кто видит свои грехи, но не хочет сопротивляться им, кто идет в бездну с открытыми глазами и не желает остановиться. У таких людей — чувство тоски и обреченности. У христианина боль покаяния соединена с надеждой. Либералы боятся доставить огорчение убийце, съевшей собственных детей. Но почему их серд це не жалеет умерщвленных младенцев? Они не слышат их беззвучный вопль, который давно сотрясает землю. Либералы боятся причинить боль детоубийце, вернее, разбудить ее совесть, которая причинит ей боль. Но эта боль, возможно, — боль к спасению. Либералы не жалеют душу женщины, совершившей аборт, и не думают о том, что она когда-нибудь предстанет Суду Божию, забрызганная человеческой кровью. Ей, образно говоря, преградят путь к Богу дети, убитые ею. Либералы не боятся этого по одной причине: они в душе своей — неверующие. Их «божество» — это их «Я», написанное с большой буквы; для них единственная религия — земная жизнь, а счастье — чувственное наслаждение. Остальное для либералов — только игра: игра словами, игра идеями, игра самим христианством. Если бы на либерала напал убийца, то он закричал бы во весь голос: «Помогите! Хватайте его! Спасайте меня!». А когда мать убивает свое дитя, то либерал благодушествует и говорит: «Не тревожьте бедную женщину, не будьте жестокими по отношению к ней. Ведь мы не фанатики, живущие во времена мрачного средневековья, а цивилизованные люди XXI столетия».

Забота либералов о людях — довольно странная вещь. Представьте картину: человек заснул на железнодорожных рельсах. На него набрели два путника — христианин и либерал.

Христианин трясет спящего и говорит ему: «Проснись или ты погибнешь!». А либерал возражает: «Зачем ты будишь и тревожишь бедного человека? Разве не видишь, что он устал? Пусть сладко спит, пока сам не проснется. Ты не должен насиловать его свободы».

«Баюшки-баю», — такова программная «доброта» либералов...