в последнее время голубой экран телевизора оккупировало уже не кочевое, а оседлое племя — это многосерийные филь

мы. До этих пор телевизор был похож на минитеатр, расположенный в доме: кончается представление, опускается занавес театра, гаснет свет рампы, и зритель прощается с героями пьесы, вернее, с артистами, которые идут в гримерную, где снимают театральные одеяния, и счищают грим с лица. Если раньше телепередачи проходили как короткие встречи, то в многосерийных фильмах человек буквально вживается в чужую жизнь, получает как бы двойное гражданство, живет в своей и чужой семье. Персонажи многосерийных фильмов становятся для него близкими и родными или, наоборот, врагами, которые грозят его благополучию. Он питает к ним самую настоящую, неподдельную дружбу и любовь или же отвращение и ненависть. Он переживает за них больше, чем за своих друзей по эту сторону экрана. Он страдает за них, принимает их неудачи как свои собственные, радуется их счастью, он ревнует и негодует, как будто сказка Гофмана об ожившей кукле, в которую влюбляются, как в живую девушку, стала действительностью. Кажется, что персонажи этих фильмов вышли из экранов и живут в его доме. Когда человек находится на работе или в кругу своей семьи, он высчитывает время, когда можно будет включить телевизор и уйти в ирреальный мир экрана. Он ждет этого часа, как ждут свидания. Он смотрит на экран, как на дверь, через которую он входит в другой дом, ставший для него родным. Это — мир грез, только написанных по сценарию. Человек становится похожим на наркомана, который уходит от себя, от окружающих его людей, от своих забот и невзгод. Он испытывает чувство, подобное невесомости, только без потери сознания. Что происходит в душе этого человека? Приблизительно то же, что с теми, кто имеет вторую семью на стороне. Вначале он как бы делит между ними свое сердце, а затем постепенно все больше остывает к своей семье. Ему становится скучно и неуютно в том доме, где он жил много лет. Жена кажется ему грубиянкой и неряхой, а дети ни к чему не способными существами, которые занимаются только одним — шумят и не дают ему отдохнуть после работы, а сама квартира — тесной, неуютной и грязной. Он старается скрыть свои чувства, держать себя по-прежнему в своей семье, но появляется то, чего нельзя утаить — это холод отчуждения.

Экран взял у человека его душу, выжал из него все силы, а что осталось, похоже на отжимки винограда, из которого сделали вино. Он играет в своем доме прежнего супруга и отца. Надо сказать, что наркоманы и пьяницы также становятся отчужденными и безразличными к своим родным.

Св. отцы заповедали нам стараться часть дня и ночи посвятить молитве к Богу, мыс ленно уйти от этого мира, как бы подняться над всем временным и проходящим, над всем, что во власти тления и смерти. Для того чтобы молитва имела крылья, надо ограничивать внешние впечатления, обуздывать воображение, фантазии и заключать ум в слова молитвы. А здесь у экрана человек наполняет свою душу концентрированными впечатлениями, он загружает ими свою душу, и она становится подобной путнику, который идет в гору и несет на плечах тяжелый мешок с камнями. Эти образы и впечатления, хранящиеся в глубине души, во время молитвы выплескиваются на поверхность сознания, и человек молится как будто при шуме бури, не слыша собственных слов. Святые отцы учили, чтобы вся жизнь человека должна быть приготовлением к молитве, а здесь у телевизора человек продает самое дорогое — свою молитву.

Содержание многосерийных фильмов — это жизнь мирских людей, далеких от Бога, занятых земными проблемами. Если они касаются религии, то показывают ее в нарочито — искаженном виде. Духовные лица представлены так, чтобы вызвать негативное отношение — отвращение и насмешку. Человека вводят в интимный мир персонажей этих фильмов. Здесь часто сценарии идут по Фрейду; пансексуализм пропитывает все взаимоотношения людей, как вода пропитывает губку. Разврат превращается во что — то обыденное и привычное. У людей, которые часами сидят у телевизора, происходит адаптация к духовной грязи, они перестают ощущать ее зловоние, они успокаиваются на той мысли, что так живут все люди. Христианская мораль начинает казаться им каким то фанатизмом. Они прямо не высказывают этого, но начинают жить какой — то компромиссной моралью. Мы бы назвали это нигилистической нравственностью. Еще недавно у людей отнимали Бога, а теперь отнимают душу, топят ее в грязи разврата, как в помойном ведре слепых котят.