Автору этой главы выпала возможность выступать в качестве следственного психолога для вооруженных сил США. После 16 лет работы в должности следователя по уголовным делам при Управлении специальных расследований ВВС (OSI) и получения докторской степени по клинической психологии автор и еще один психолог давали психологические консультации в подобных Управлениях по всему миру. OSI напоминает ФБР, но проводит уголовные расследования и занимается контрразведкой исключительно для ВВС.
На этих следственных психологов возлагались разные обязанности. Были представлены все темы, выступающие предметом внимания для следственной психологии и изложенные в этой главе. Ниже приводятся отдельные примеры: •
Анализ расследования в деле t наделавшим шума сексуальным преследованием детей, когда 13-летнего мальчика назвали «хищным педофилом» за то, что он занимался сексуальной эксппорацией 3 соседских девочек. {Ситуация была не столь вопиющей, как та, что описана в материале модуля 12.2.) •
Психологическая аутопсия служащего ВВС, который застрелил жену и 2 сыновей, а затем покончил с собой. •
Клиническое интервью и психологическое тестирование лица, подозреваемого в шпионаже, с целью помочь определить оптимальные пути общения с ним и степень его лживости. •
Психологическая аутопсия пилота ВВС, который похитил и разбил в Колорадо самолет А-10. •
Психологический анализ сержанта ВВС, который застрелил жену и увез свою дочь. Анализ был призван помочь следователям установить его вероятное местонахождение. Дочь была найдена целой и невредимой именно там, где подсказал анализ. •
Анализ действий летчика-сержанта, который завел по Интернету роман с 14-летней девочкой и после отправился с ней в самоволку. Его разыскали и арестовали. •
Профиль неизвестного преступника, который зверски изнасиловал летчицу, когда она однажды вечером возвращалась домой одна. •
Когнитивное интервью с женщиной, которая разговаривала по телефону с подругой, когда ту похитили и впоследствии убили.
Помимо следственной психологии, эти психологи отвечали также за психологический скрининг новых следователей, психологическую характеристику информантов и тайных агентов, а также характеристику в плане соответствия должностным обязанностям.
Хотя профилирование неизвестного преступника является, вероятно, наиболее распространенным типом следственной техники, снискавшим внимание судебных психологов, в прицеле последнего с тем же успехом могут оказаться и другие следственные задачи по обеспечению правопорядка. Одной из них является психологическая аутопсия.
Психологическая аутопсия. Идея психологической аутопсии восходит к Шнейдману и Фарбероу (Shneidman & Farberow, 1961) и применялась за последние 40 лет во многих случаях, начиная от характеристики авиакатастроф и заканчивая разработкой программ профилактики суицидов. Однако что касается следственной фазы системы правосудия, психологическая аутопсия в ходе посмертного исследования проводится с целью установления характера смерти (убийство, самоубийство, естественная смерть или несчастный случай). Характер смерти отличается от причины смерти. В любом конкретном случае причина смерти может быть совершенно ясна. К примеру, нашли человека с простреленной головой. Понятно, что в этом случае смерть наступила в результате ьыстрела, но характер смерти может быть неясен. Возможно, что она наступила в ре-
зультате либо несчастного случая, либо самоубийства, либо убийства.
В этом отношении многие смерти сомнительны; речь идет о том, что обстоятельства и судебные улики не дают четких указаний на то, как именно умер человек. Судебные психологи могут проанализировать прошлое покойного, улики с места кончины и свидетельскую информацию, пытаясь воссоздать черты личности умершего и его типичные поведенческие паттерны. Эти психологические заключения об индивиде могут помочь медицинскому эксперту или коронеру официально определить характер смерти. Конкретное определение значимым образом влечет за собой не только раскрытие дела, которое в противном случае было бы невозможно, но важно и с точки зрения страховых выплат и эмоционального благополучия друзей и близких покойного. Неудивительно, что члены семьи ощущают глубокие стыд и вину, когда доказано, что было совершено самоубийство (Rudestam, 1992; Rudestam & Agnelli, 1987).
Эберт (Ebert, 1987) первым дал общее указание по выполнению психологической аутопсии. Он предложил процесс сбора информации из многих источников, который включает в себя сбор информации на следующие темы, касающиеся покойного: злоупотребление психоактивными веществами в анамнезе, суицидальные идеи и попытки в прошлом, письменное творчество, круг чтения, круг интересов, когнитивный стиль, типы и характер связей, типичное настроение, психосоциальные стрессоры, поведение непосредственно перед смертью, медицинский анамнез, психологический анамнез, улики с места события и полицейский отчет, физическая аутопсия, военная служба, семейный анамнез, история занятости, история образования и знакомство с методами умерщвления.
Эннон (Armor), 1995) выделил две важнейшие области дознания при выполнении психологической аутопсии. Первой является идентификация свидетельства о намерении. На намерение покойного покончить с собой может указывать смерть в уединенном месте, где никто его не заметит. Например, о лице, пытающемся совершить самоубийство в присутствии другого лица, можно было бы сказать, что в действительности человек не собирается умирать. Возможно, что вместо этого он только ищет внимания, но не знает более действенного способа попросить о нем. Но если человека находят мертвым далеко от города, где редко кого встретишь, то следует предположить, что он и вправду хотел умереть, потому что вряд ли кому-то удалось бы обнаружить его вовремя.
Вторым вопросом дознания является степень летальности. Иначе говоря, методы, которыми люди убивают себя, разнятся по эффективности. Для человека, принимающего 10 таблеток прозака, существует меньшая вероятность смерти, чем для того, кто стреляет себе в голову. О том, кто пользуется пистолетом, можно сказать, что он действительно хотел умереть, так как метод приводит к мгновенной смерти.
Эннон (Аппоп, 1995) посоветовал также учитывать возможность случайной смерти, когда в анамнезе звучит токсикомания или беспечное обращение с оружием. Кроме того, смерть может иметь сексуальный оттенок и быть случайным исходом аутоэротического поведения. Термин аутоэроти-ческое поведение указывает на уединенное сексуальное действие с применением потенциально опасных устройств (см. Zoll, 1993). Например, самой частой причиной смерти в результате аутоэротического поведения является асфиксиофилия, когда человек, впоследствии задыхающийся, для усиления возбуждения при мастурбации прибегает к методам, связанным с недостаточным поступлением кислорода. На мысль об асфиксиофилии может навести наличие порнографических материалов, садистская или мазохистская деятельность, нагота, видеоаппаратура или указания на то, что покойный и раньше занимался такими делами. (Один из авторов данного руководства работал над делом, в котором человек был найден повешенным. При изучении перекладины, на которой он висел, были обнаружены следы и других лигатур, которые указывали на предыдущие «повешения» на перекладине и вероятную аутоэротическую деятельность.)
Одним хорошо известным примером психологической аутопсии было расследование в 1999 г. Военно-Морским Флотом США и ФБР взрыва на борту военного корабля США «Айова», которое показало, что 47 моряков погибли в результате самоубийства их товарища. Сродни недостаткам обеспечения законности в отношении профилирования, «анализ неоднозначной смерти», проведенный ФБР (еще одно название психологической аутопсии) в процессе этого расследования, был раскритикован советом из 12 психологов и 2 психиатров, привлеченных в поддержку Палаты представителей комиссии вооруженных сил США Американской ассоциацией психологов (Poythress, Otto, Darkes & Starr, 1993). Десять из 14 членов совета заключили, что анализ смерти, проведенный ФБР и Флотом, оказался несостоятельным. Четыре члена совета, считавшие, что анализ имел некоторую ценность, все же критически отнеслись к его методологии и неоправданной атмосфере уверенности. Впоследствии Пойтресс с коллегами (Poythress et al., 1993) предложили наложить на применение психологических аутопсий в юридических контекстах три ограничения. Во-первых, метод психологической аутопсии нельзя применять в случаях, когда речь идет не о смерти, а, например, о краже или похищении (без более эмпирической основы для ее надежности и валидности). Во-вторых, профессионалы, выполняющие психологические аутопсии, не должны делать категорических выводов о психическом состоянии покойного. Наконец, эти профессионалы должны проявлять осторожность, чтобы не ввести в заблуждение заказчиков психологических аутопсий, преувеличивая в них уверенность в заключениях.
Предпринимались попытки улучшить эмпирическую основу психологических аутопсий. Первая наглядная попытка была предпринята Джоубзом, Кей-еи, Берманом и Райтом (Jobes, Casey, Berman & Wright, 1991). Они протестировали полезность инструмента под названием «Эмпирические критерии для определения суицида», созданного в ходе анализа 126 известных несчастных случаев и суицидов. Авторы сообщают о 100% сензитивности в отношении суицидов и 83% сензитивности в отношении несчастных случаев. К сожалению, попыток кросс-валидизации инструмента не предпринималось.
Психологические аутопсии и профилирование неизвестных преступников — исходно психологические характеристики, в которых тот, кто проводит обследование, не имеет доступа к характеризуемому лицу. При составлении профиля неизвестного преступника специалист даже не знает, кто этот человек, но должен выдвинуть гипотезы, основанные лишь на ограниченных образчиках поведения изучаемой личности. При психологической аутопсии идентичность человека установлена, но он недоступен для интервьюирования и тестирования. Тем не менее при оказании этих психологических услуг необходимо придерживаться эмпирического подхода, который опирается на сбор данных из многочисленных источников в максимально возможном надежном ключе и выведение гипотез, которые согласуются с этими данными. В отличие от профилирования неизвестного преступника и психологической аутопсии, нижеследующие процедуры обращены к психологическим аспектам других полицейских техник, которые используются в работе с живыми и известными людьми (свидетелями, подозреваемыми, жертвами). Этими техниками являются гипнотические и когнитивные интервью, интервью по поводу сексуального домогательства по отношению к детям, методы распознавания обмана, вынужденные признания и идентификация на очных ставках.
Гипнотические и когнитивные интервью. Две техники интервью, известные как гипнотическое интервью и когнитивное интервью, применялись полицейскими агентствами для улучшения памяти свидетеля так, чтобы тот сообщил побольше деталей. Хотя в обоих случаях применяются сходные процедуры и оба интервью проводятся в основном по одной и той же причине, судебные психологи должны понимать, в чем они различаются.
Полезность гипноза как судебного инструмента была предметом дебатов с 1960-х гг. Судебная литература изобилует впечатляющими анекдотичными отчетами, в которых информация, извлеченная под ГИПНОЗОМ, оказалась решающей и привела к успешному раскрытию преступления (Arons, 1977; Reiser, 1989). Тем не менее судебный гипноз был уподоблен обоюдоострому лезвию, которое, вероятно, полезно в предоставлении дополнительных наводок в отдельных уголовных делах, однако может повлечь за собой проблемы.
Гипноз характеризуется селективным вниманием и пассивным принятием суггестии. История гипноза полна споров о том, что он, собственно говоря, такое. Орн (Огпе, 1977) критически заметил, что гипнозом, похоже, является все, что сам гипнотизер определяет в качестве процесса, которым занимается. Сарбин (Sarbin, 1991), долго занимавшийся изучением гипноза, констатировал, что лучше всего понимать его как исполнение роли в социальной ситуации. Нэйш (Naish, 1986), среди прочего, подчеркнул, что трудно идентифицировать какую-либо физиологическую разницу между гипнотическим и негипнотическим состояниями. Гипноз обременен тремя дополнительными проблемами (см. Ready, Bothwell & Brigham, 1997). Во-первых, хотя гипнотически усовершенствованные интервью могут привести к восстановлению большего числа воспоминаний, последние зачастую* оказываются недостоверными. Во-вторых, исследования показали, что загипнотизированные субъекты значительно чаще ошибочно соглашались с обманчивыми вопросами, чем бодрствовавшие контрольные субъекты, и что высоко гипнабельные субъекты рискуют большей восприимчивостью к суггестиям. Последней крупной проблемой с гипнозом является его воздействие на уверенность свидетелей в своих отчетах. Исследование показало, что гипноз способен повысить убежденность субъектов в достоверности своих показаний без соответствующего повышения фактической достоверности. Из-за этих проблем были - разработаны рекомендации в попытке сократить возможность недостоверности, внушаемости и необоснованной уверенности (Аппоп, 1989) (дополнительную информацию о гипнозе см. в главе 9).
Когнитивное интервью как другая техника улучшения памяти может быть альтернативным способом снизить возможность возникновения проблем, которые возникают при использовании гипноза. В ходе такого интервью избегают техник, связанных с суггестией и имажинацией, и обычно применяемых при гипнозе (например: «Вы замечаете, что ваша рука начинает тяжелеть»). Ранее декларированные успехи в применении гипнотических интервью могут быть больше связаны с обычными когнитивными и физиологическими феноменами, чем с каким-либо особенным фактором, присущим гипнотическому «состоянию». В когнитивном интервью избегают суггестивных и имажинативных процедур, однако используют эти обычные феномены — релаксацию, межличностные отношения, установленные между интервьюером и интервьюируемым и мотива-ционное инструктирование. Еще одна особая переменная, характерная для когнитивного интервью, называется восстановлением контекста. В ходе восстановления контекста свидетеля побуждают мысленно вернуться к происшествию и сфокусироваться на физических ощущениях и «видении» сцены с различных точек зрения.
Сопоставление гипнотического и когнитивного интервьюирования все еще пребывает в зачаточном состоянии. Тем не менее когнитивное интервью в описании Фишера и Гейзельмана (Fisher & Gei-selman, 1992) наверняка удостоится повышенного внимания исследователей и может вытеснить гипноз как средство обеспечения законности и восстановления памяти свидетелей.
Интервью при сексуальном насилии над детьми. Еще одной важной проблемой полицейских агентств является вопрос о методах интервьюирования детей, заявляющих о сексуальном злоупотреблении. Поначалу следователи обращались с детьми так же, как с любыми другими свидетелями или жертвами преступления. Но последующий рост заявлений о сексуальном насилии над детьми в 1970-х и 1980-х гг., наряду с пониманием когнитивной ограниченности детей, привел к разработке методов интервьюирования детей с прицелом на повышение валидности и надежности получаемой информации. Кроме того, исследователи настойчиво предупреждали, что плохие техники интервьюирования детей, подразумевающие суггестивное интервьюирование и официальные формулировки, способны привести к недостоверным детским свидетельским показаниям (Ceci & Bruck, 1995). Эти исследователи продемонстрировали, что дети, в зависимости от манеры интервьюирования, могут делать ложные заявления о сексуальном злоупотреблении.
Одним из методов в попытке преодолеть детскую ограниченность и фасилитировать их коммуникацию с интервьюером явилось использование анатомических кукол. Однако конструктная и критериальная валидность процедуры угодили под удар (Skinner & Berry, 1993). Анатомические куклы следует применять осторожно, и любые результаты, полученные интервьюерами при помощи этих кукол, должны содержать в себе предостережение, идентифицирующее этот недостаток.
Помимо таких вспомогательных пособий, как анатомические куклы, были проанализированы структура и содержание интервью с детьми. Например, представление интервьюируемых детей о правдоподобии и реальности необходимо установить до того, как принимать их показания за истину. Маленькие дети, которые не понимают этих вещей, вполне способны сказать неправду без всякого злого умысла. Более того, дети чрезвычайно внушаемы. Поэтому интервью должно начинаться с открытых вопросов, которые позволяют ребенку свободно вспомнить событие, затем переходить к вопросам, которые контролируют сведения, ранее заявленные ребенком, и только потом к прямым вопросам о темах, которых ребенок еще не коснулся. Между прочим, данный процесс применяется в ходе когнитивных интервью(вышеописанных) и интервьюировании взрослых вообще. Этот метод снижает вероятность того, что вопросы интервьюера скажутся на воспоминаниях ребенка. Пул и Лэмб (Poole & Lamb, 1998) детально учли эти вопросы в общем руководстве по интервьюированию детей. ?
Индикаторы обмана. Правду ли говорит человек? Интервьюируя детей и взрослых, полицейские нередко озабочены достоверностью их показаний. При допросе подозреваемого (если подозрения справедливы) вполне можно ожидать от него лжи. Кроме того, при интервьюировании свидетелей и жертв честность интервьюируемого часто вызывает сомнения. Следовательно, для различения между правдивыми и ложными утверждениями приходится пользоваться индикаторами обмана.
В этом могут помочь следственные судебные психологи. Заведомая ложь обычно выражается в тревоге у лжеца. Это повышенное возбуждение приводит к соответствующим невербальным действиям (например, учащенные телодвижения), вербальной экспрессии (например, предоставление менее подробной информации) и физиологическим последствиям (например, учащенное сердцебиение). Данные сигналы были идентифицированы за годы исследований в данной области (см., например, DePaulo, 1992; Ekman, 1992; Zuckerman, DePaulo & Rosenthal, 1986; Zuckerman & Driver, 1985). Однако исследование показывает и то, что средний человек не слишком преуспевает в использовании сигналов или точном обнаружении обмана. Часто бывает, что выявить ложь подобным образом в процессе интервью — все равно что бросить монетку (Ekman & O'Sullivan, 1991а).
Было разработано несколько методов обнаружения обмана; они используются полицией в рутинном порядке. Самым известным примером является, наверное, полиграф. Полиграф (расхожим образом и ошибочно названный «детектором лжи») — прибор для регистрации (записи) таких физиологических показателей, как частота сердцебиения, дыхание и потоотделение. По-видимому, это самый точный метод, что объясняется его опорой на вегетативные и непроизвольные корреляты тревоги. Исследование полиграфа показывает, однако, что в 25% случаев он неправильно называет лжецами людей, говорящих правду, а в 15% случаев лжецов — правдивыми людьми (Gale, 1988; lacono & Patrick, 1987; Office с: Technology Assessment, 1983).
«Техника интервьюирования и допроса по Рейду-(Inbau, Reid & Buckley, 1986; John E. Reid & Associates, Inc., 1991) — еще один часто используемый в системе правоохраны метод распознавания лжи. Эта техника предполагает, что на обман указывают некоторые паттерны невербального поведения интервьюируемого. Однако в единственном исследовании, выполненном Рейдом и соавторами для валидизации их техники, они обнаружили неправильную идентификацию около 10% правдивых людей и около 20% лжецов (Horvath, Jayne & Buckley, 1994).
Критериальный анализ содержания (СВСА) — метод, разработанный в 1950-х гг. в Германии, чтобы способствовать идентификации правдивых заявлений о сексуальном злоупотреблении детьми. Он состоит из 15 содержательных критериев, которые применяются к вербальным утверждениям свидетеля. Примерами критериев, которые призваны указывать на правдивость, являются большее число подробностей, дословное цитирование, предоставление излишних сведений, связность, сомнения в собственной памяти и прощение подозреваемого. Хотя СВСА подвергся значительному исследованию, результаты не сошлись в том, какой из 15 критериев проводит различие между правдивыми и ложными утверждениями и не является ли определенная комбинация критериев лучшим индикатором, чем какой-то единичный критерий. На сегодняшний день, по данным исследования, неправильно идентифицируется 30-50% говорящих правду и 25-70% лжецов (Ruby & Brigham, 1997, 1998).
Результаты этого исследования обмана породили некоторые идеи о том, как повысить свои шансы на точность при попытке выявить обман. Во-первых, важно понимать, что техники выявления обмана пытаются идентифицировать последствия тревоги, а не обмана как такового. Помимо лжи при полицейском интервью очень многие вещи способны вызвать тревогу. Во-вторых, знание специфического поведенческого репертуара индивидов, в частности их типичного уровня тревоги, помогает угадать, когда они лгут. В-третьих, сосредоточенность на сигналах-подсказках, которые труднее поддаются контролю, по-видимому, приводит к лучшей детекции лжи. Вегетативную активность (например, дилатацию зрачков) труднее проконтролировать, чем речь и содержание послания, которые труднее контролировать, чем телодвижения (движения ног, стоп и туловища труднее поддаются контролю, чем лицо, кисти и руки). Теперь мы перейдем к вопросу о вынужденных ложных признаниях, связанных с поднятой темой.
Вынужденные ложные признания. Эта тема недавно приобрела популярность в исследованиях. Кассин (Kassin, 1997) сообщил, что расчетные показатели вынужденных ложных признаний чрезвычайно варьируют — от 35 до 600 случаев в США ежегодно. Обзор литературы и эпизодические сообщения вскрыли три типа ситуаций, где могут иметь место ложные признания (Kassin, 1997). В первом случае дается добровольное ложное признание, когда индивид признается в преступлении, которого не совершал. Причины такого признания простираются от защиты друга до потребности в славе или наказании. Во второй ситуации имеет место ложное признание, вынужденно сделанное по уступке, когда невиновный человек признается в преступлении после длительного допроса, чтобы получить некую награду или избежать неприятного стимула. Человек знает, что невиновен, но признается в преступлении, заключив, что кратковременная выгода признания перевесит долговременные издержки. Такого рода признание может быть получено с целью избежать длительных допросов или иных нежелательных наказаний. Последняя разновидность ложного признания — вынужденно-интернализированное ложное признание. В данном случае человек действительно верит, что совершил преступление. Такое состояние может развиться под действием крайнего напряжения и нажима — депривапии сна, высоко суггестивного допроса, гипноза и пребывания под влиянием алкоголя или наркотиков в тот момент, когда этот человек предположительно совершил преступление. Необходимы дальнейшие исследования, чтобы установить, поддерживаются ли эти категории ложных признаний эмпирическим анализом.
Признания оказывают колоссальное влияние на решения присяжных о виновности или невиновности (Kassin & Neumann, 1997). Более того, их власть очевидна даже в случаях, когда присяжным известно о принуждении. Кассии и Сакел (Kassin & Sukel, 1997) выяснили, что даже когда мнимые присяжные в инсценированном процессе ощущали, что вынужденные признания были не вполне добровольными и меньше влияли на их вердикт, они все равно находились под их впечатлением, что влияло на частоту признания виновности.
Опознание на очной ставке. Социальные и социально-когнитивные психологи оказали огромное влияние на полицейские методы ведения следствия. Наверное, самой яркой неклинической областью следственных изысканий явилась сфера опознания на очной ставке (см., например. Steblay, 1997; Wells et al., 1998; Yarmey. Yarmey & Yarmey,"l996).
Заинтересованный читатель может ознакомиться с этими работами ради деталей: однако из них можно сделать кое-какие общие выводы. Выстраивание в ряд нескольких человек (их фотографий или вживую) дает более достоверные результаты, чем предъявление для опознания одного лица (в строю находится лишь один человек, предъявление его обычно происходит на месте преступления, где был недавно задержан подозреваемый). При одиночном показе для невиновных подозреваемых существует повышенный риск опознания, особенно если они действительно похожи на подлинных злоумышленников. Дети часто говорят наугад при виде строя подозреваемых и еще чаше - при показе одного лица, даже если настоящий преступник отсутствует. На достоверность опознания в ходе личной ставки отрицательно влияют отвлекающие факторы при рассмотрении события: сфокусированность на оружии в руках у преступника, насилие и совершение преступления несколькими преступниками. Более долгое пребывание в обществе преступника во время преступления, похоже, повышает точность его опознания в строю. Свидетели, которых подначивают выбрать подозреваемого или которых не оповестили, что настоящего преступника в строю может и не быть, склонны к меньшей точности в своих показаниях.
В материале модуля 12.2 вы можете ознакомиться с причудливым примером пересечения сфер внимания следственной психологии, описанных в данном разделе, и с проблемами, которые могут при этом возникнуть. Далее мы перейдем ко второй фазе системы отправления правосудия, где судят о фактах дела, т. е. они официально преподносятся судье, присяжным или иному административному лицу, которые затем решают, удовлетворяют ли обстоятельства конкретным юридическим критериям для конкретного вида действий.
Процессуальная судебная психология
В случае криминального поведения решение обычно принимается присяжными, и судебное разбирательство состоит в установлении наличия умысла у обвиняемого при совершении преступления. При установлении необучаемости решение принимает администратор из системы образования, и разбирательство заключается в определении, не находится ли уровень достижений индивида ниже его уровня когнитивных способностей. Судебная психология содействует этому процессу, предоставляя результаты обследования психического здоровья, чтобы помочь принять эти правовые решения.
Клинические психологи, привыкшие к работе с медицинской моделью и применяющие диагностические категории 4-го издания Руководства по диагностике и статистике психических расстройств (DSM-IV) (American Psychiatric Association, 1994), .иногда затрудняются приспособиться к юридическим стандартам, по которым оценивается полезность их работы. Клиницисты могут полагать, что лиц, принимающих судебные решения, интересуют точные диагнозы и другие формы клинической характеристики, обычные в больницах и клиниках. Напротив, людей, принимающих решения, обычно не интересуют диагнозы как таковые. К примеру, в деле о выплате работнику компенсации человек, страдающий умственным расстройством, может удовлетворять критериям DSM-IV для острого стрессового расстройства. Но это не удовлетворяет законных требований о выплате компенсации. Лицо, принимающее решение о выплате компенсации, желает видеть доказательство того, что нарушение психики явилось результатом профессиональной деятельности, и то, как это изменение психического статуса удерживает человека от продолжения работы. Соответственно, в своем своде судебных рекомендаций для психологов и юристов Мелтон с коллегами предостерегают:
В клинических условиях первостепенны такие широкие вопросы, как диагноз, функционирование личности и лечение с целью воздействия на поведение. Те, кто занимается судебной характеристикой, чаще обращаются к узко конкретизированным событиям или интеракциям неклинического характера, клинические аспекты (например, диагностика или потребность в лечении) часто имеют скорее второстепенное, нежели первоочередное значение (1997, р. 42