Имеются все основания считать, что лишь такое толкование установки помогает понять не только то, почему люди в той или: иной ситуации поступают определенным образом, но прежде всего, почему они выдвигают те, а не иные мотивы поведения. Покажу это на примере. Ян, занимая достаточно высокое руководящее положение, имеет отрицательную установку по отношению ко всем идеям, выходящим за пределы его понимания. Именно такова была идея проекта, который представил его друг, работающий в том же институте и являющийся его подчиненным. Ян прячет проект в письменный стол и не допускает его публичного обсуждения. Мотив Яна следующий: «Идея явно нелепая и компрометирует ее автора. Я, как его друг, должен, к сожалению, поступить так». Мотив, выдвинутый Яном, а также поведение, реализующее этот мотив, можно считать обусловленным его отрицательной установкой по отношению к новым идеям. Зная эту установку, мы лучше поймем, почему Ян поступил таким образом.
Но тут возникает одно сомнение. Конечно, знание упомянутого отношения Яна позволяет предположить, что он любым способом постарается отклонить идею друга, но не объясняет, почему он избрал эту, а не иную форму отказа. Ведь он имел, казалось бы, возможность выбрать другие способы выражения своего отрицательного отношения: мог пригласить к себе для разговора автора проекта и раскритиковать его, мог публично высмеять идею и, используя авторитет, который обеспечивает его положение, не допустить дискуссии и т. д. Каждому такому виду поведения соответствовал бы иной мотив, который Ян, разумеется, сконструировал бы в упомянутых случаях, и все эти мотивы согласовывались бы с его отрицательным отношением к новым идеям. Если, однако, он поступил так, как было описано выше, возникает вопрос, почему эта установка актуализовалась именно в таком, а не ином мотиве, обосновывающем это поведение? Казалось бы, зная только отрицательную установку Hiiaav отношению к новым идеям, мы не сумеем в дальнейшем представить себе его конкретного поведения в данной ситуации, и, следовательно, можно сомневаться, действительно ли установки вносят что-то новое в наще понимание механизма поведения.
На это мы отвечаем, что действительно знания одной установки недостаточно для выяснения мотива и действий Яна. Нужно обратить, однако, внимание на то, что в рассматриваемой ситуации участвовало несколько установок Яна, кроме той, о которой перед этим шла речь. Только все эти установки, вместе взятые, объясняют нам способ его поведения. Во-первых, Ян был другом автора проекта, то есть занимал по отношению к нему положительную позицию. Эта подробность объясняет, почему он не мог критиковать автора проекта в частном разговоре, выступая по отношению к нему в качестве строгого начальника. Во-вторых, Ян занимал высокое положение, и рассмотрение проектов входило в его служебные обязанности. Известно также, что к своим обязанностям Ян всегда относился серьезно, то есть имел положительную установку.. Этим объясняется то, что Ян не мог просто умолчать об идее, но должен был для такого шага подыскать какое-нибудь обоснование и нашел его в мотиве оказания помощи другу путем сокрытия идеи, которая его якобы компрометировала. Обе эти установки объясняют также, почему Ян публично не высмеял идеи, авторитетно не допуская дискуссии о ней: это не согласовывалось бы как с положительной установкой по отношению к приятелю, так и с серьезным пониманием своих служебных обязанностей. Наконец, известно, что Ян считался также и с общественным мнением, а такой способ поведения мог быть подвергнут критике, следовательно, не соответствовал бы этой установке.
В конце концов, как мы видим, Ян, желая отклонить проект друга, не имел такого большого, как казалось бы, выбора, ни способов поведения, ни мотивов, обосновывающих это поведение. Только сокрытие идеи, мотивированное оказанием помощи другу, соответствовало всем его установкам, другие же способы решения вопроса автоматически исключались, как противоречащие какой-либо из них. Таким образом можно сделать вывод, что знание совокупности установок в отношении определенной ситуации позволяет объяснить и то, почему человек в этой ситуации ведет себя так, а не иначе и почему тем, а не иным способом обосновывает свое поведение, то есть выбирает именно такой мотив.
На знание установок мы опираемся часто в практической жизни, пытаясь предвидеть чье-нибудь поведение, например когда говорим: «X, может быть, и хотел бы принять участие в этом мероприятии, но, наверное, не сделает этого, поскольку любит удобства. Он, конечно, решит, что его положение ему этого не позволяет». Или: «X не сможет привести такой причины своего поступка, так как очень уважает правовые предписания». Эти высказывания отражают нашу убежденность в том, что данный индивид может принять только такие мотивы, поскольку он определенным образом относится к данным объектам и явлениям, другие же мотивы противоречат его установкам и могут вызвать у него внутренний конфликт. Не следует при этом, конечно, считать, что мотивы всегда выполняют защитную роль и человек не имеет возможности выбрать мотив, соответствующий действительности. Когда мотив, согласующийся с подлинными причинами нашего действия, будет соответствовать также нашим установкам, не возникнет никаких препятствий для его правильного формулирования.
Из сказанного следует, что установки человека определяют как его действие в данной ситуации, так и способ обоснования этого действия, или мотив, который он выдвигает в связи с этим действием. В данном случае нас интересует главным образом второе. Можно предположить, что установки автоматически исключают все мотивы, противоречащие одной из них или же большей их части, оставляя только мотивы, допустимые с точки зрения совокупности отношений личности. Механизм этот можно назвать «механизмом исключения мотивов». Он является, несомненно, сложным, и действие его бывает иногда более, а иногда менее осознанным. Он может иметь те или иные формы в зависимости от характера ситуации, от того, какие в данном случае действуют установки, от уровня умственного развития человека, его общественных отношений, роли, которую он играет в своей группе, и требований, которые предъявляет ему окружающая среда. Можно, однако, считать, что влияние установок на мотивы регулируется одним и тем же основным механизмом, то есть исключением мотивов, противоречащих установкам.
Исходя из этого можно более детально определить связь, которая возникает между установкой и мотивом. Мы можем считать мотив известным компромиссом между установками личности, входящими в состав комплекса позиций, относящегося к данной ситуации. Мотив, таким образом, можно определить как формулировку средств и цели действия, находящуюся в соответствии или в минимальном противоречии со всеми установками, связанными с ситуацией, к которой относится мотив.
Следует подчеркнуть, что ход исключения мотивов в большой степени зависит от согласованности установок личности, касающихся определенной ситуации. Они могут быть противоречивыми, как, например, у того, кто любит женщину и одновременно испытывает к ней неприязнь или желает того, что вызывает презрение. Неоднородность установок может значительно затруднить процесс формулирования и принятия мотива, обосновывающего поведение по отношению к предмету такой любви или такого желания.
Можно привести и другие примеры. Представим себе человека смелого, то есть без выраженной установки страха перед опасностью, социально активного, с сильной отрицательной установкой в отношении всякого рода несправедливости, и допустим, что он находится в ситуации, когда бьют слабого. Мы имеем тут случай однородности установок, участвующих в данной ситуации, — выбор мотива здесь быстрый и решительный: слабого нужно защищать всеми средствами. А теперь допустим, что в такой же ситуации оказался кто-то другой, также социально активный, но боязливый, то есть характеризующийся установкой страха перед угрожающей ему опасностью. При такой неоднородности установок, одна из которых требует, чтобы он вмешался в ситуацию, а другая — чтобы остался в стороне, выбор мотива будет значительно более трудным. Если при этом обе установки, принимая во внимание общественную обязанность и опасность, будут одинаково сильными, может возникнуть временная неспособность выбрать мотив и человек останется равнодушным свидетелем общественной несправедливости, с чувством внутреннего разлада: презрения к себе и вместе с тем легкого удовлетворения оттого, что удалось избежать опасности.
Но и в этой ситуации можно в конце концов найти мотив, согласующийся с обеими установками. Человек мог бы, например, быстро удалиться, мотивируя это тем, что для решения вопросов общественной безопасности существует милиция, гражданин же не должен по своей инициативе принимать никаких мер, а только как можно быстрее сообщить о случившемся первому встретившемуся милиционеру. Пожалуй, противоречие между отдельными установками не всегда столь отчетливо, иногда его, в общем, трудно заметить и нужна определенная специфическая ситуация, чтобы оно проявилось со всей остротой. В качестве примера могу привести случай из собственной практики.
Л. О., ипохондрик, озабоченный состоянием своего здоровья, любит комфорт и покой, работает в народном совете, добросовестно выполняя свои обязанности. Всегда мечтал создать семью, очень хотел иметь детей. Легко нашел заботливую женщину. Некоторое время «оба были счастливы, физически он чувствовал себя лучпге. И тот и другая были удовлетворены выбором. Четыре месяца спустя жена Л. О. забеременела, и тут ситуация сразу изменилась. Л. О. стал очень капризным, агрессивным. С жалобами на головные боли он начал посещать консультацию психического здоровья. Несколько раз из-за болезни освобождался от работы. Неделями лежал дома и требовал особой заботы, не обращая внимания на состояние жены, которая плохо переносила беременность. Несколько месяцев находился в санатории, но без всякого улучшения. Состояние, пожалуй, даже ухудшилось.
Когда родился ребенок, атмосфера в доме стала невыносимой для обоих. Жена не могла и не хотела дальше терпеть его поведение. В семье наступил полный разлад. После нескольких острых конфликтов Л. О, покинул семью.
Что же случилось? Психологический анализ показал, что Л. О., воспитанный бабушкой, приобрел еще в детстве стойко укоренившуюся из-за стиля воспитания установку, выражавшуюся в выборе спокойных, «комфортабельных» ситуаций, когда он, безусловно, является первым лицом и сосредоточивает на себе внимание окруясающих. Ребенком он был болезненным и капризным. Мать его была такой же. Жизнь семьи заключалась в заботах о ней, о ребенке и об их здоровье.
В первые годы целости условия жизни принудили Л. О. к самостоятельности. Бабушка уже одряхлела, мать покинула дом, отец не принимался во внимание. Начало самостоятельной жизни Л. О. было трудным. Он не сумел получить диплома или конкретной профессии. На быстрое продвижение по службе, исключая обычные повышения, не мог рассчитывать. У Л. О. смутно, но часто возникала мысль, что достигнутое — предел возможного для него. Именно тогда он начал мечтать о создании семьи, о теплой, уютной обстановки, о любящей в заботливой жене, семье, которая стала бы воплощением воспоминаний его детства. По его мысленной схеме такая семья в принципе должна была иметь ребенка. Характерно, однако, то, что, думая о будущей семье, Л. О. не представлял себя в роли отца и не задумывался над обязанностями, которые ему придется выполнять. Семья была для него символом душевного тепла и постоянства, поэтому он так тосковал о пей в своей холостяцкой жизни. Его положительная установка по отношению к семье и ребенку имела, следовательно, в сущности эгоистический характер, то есть предметом его мечтаний была не семья как таковая, но собственное удобство, которое семья должна была ему обеспечить.
Мы видим, что у Л. О. в момент женитьбы действовали две установки, возникшие в разные периоды жизни: одна положительная по отношению к собственному удобству и другая мнимо положительная по отношению к семье и ребенку. Пока Л. О. не имел семьи, противоречие между этими установками не обнаруживалось, более того, они дополняли друг друга, ибо ведь именно ребенок должен был стать фактором, способствующим семейному теплу, а тем самым — большему удобству Л. О. Только когда Л. О. стал главой семьи и над ним все больше начали тяготеть обязанности, когда внимание жены сосредоточилось на ребенке, а он сам должен был отойти на второй план или подняться до роли сотоварища с ее особой ответственностью, только тогда обнаружилось, что семья с ребенком не обеспечивает личного удобства, и скрытое противоречие между его установками стало явным. Л. О., чтобы обрести внутреннее спокойствие, должен был изменить либо ту, либо другую установку: или отказаться от личного удобства и посвятить себя семье, или отказаться от семьи и решиться на одиночество. Он избрал одиночество, но чувствует себя в настоящее время очень несчастным. Это произошло потому, что установка, которая в данной ситуации склоняла его к поиску более удобной среды, чем семья, оказалась сильнее. Поскольку, однако, его установка, связанная с наличием детей, была также сильной и к ней присоединялись дополнительно установки, касающиеся обязанностей, долга и т. д., он не мог изменить ее так просто и, не будучи в состоянии отказаться от удобства, должен был, яе отдавая себе в этом отчета, идти на компромисс и соответственно этому избрать мотив своего поступка. Сам Л. О. говорит об этом так: «Я должен «заботиться о своем здоровье, потому что больной ничего не стою. В связи с этим я не могу, к сожалению, исполнять домашние обязанности, конечно, временно. Пока жена должна справляться сама. Когда я буду здоров, а она поймет свои ошибки, я вернусь». Таков его мотив.
Кроме того, он утверждает, что не годится в отцы и совершил ошибку, создав семью. Ситуация в доме глубоко его огорчает, но он слишком болен и ничего не может сделать. Упрекает жену, утверждая, что она должна была в отцы своего ребенка выбрать сильного, здорового мужчину, и тоща у нее не было бы хлопот.
В этом случае, как я полагаю, отчетливо видно, что мотив, указанный Л. О., был единственным мотивом, который в такой ситуации мог быть принят без опасения сильных внутренних конфликтов. Более того, этот мотив позволяет Л. О. считать себя обиженным судьбой.
Посмотрим, что случилось бы, если бы Л. О. сконструировал откровенный мотив: «Уйду от жены, потому что обязанности отца и кормильца семьи тяготят меня». Или: «Покину дом, потому что никто здесь обо мне не заботится, у меня одни только обязанности». Поставив вопрос так ясно и недвусмысленно, Л. О. должен был бы признать себя, согласно другим своим установкам, откровенным подлецом, а это не слишком приятно, и с таким убеждением трудно жить. Установки Л. О. исключали формулирование подобного мотива.
Следует, однако, заметить, что встречаются иногда люди, которые сами себя считают подлецами и которым легко доказать, что они и в самом деле подлецы. По-видимому, с таким мнением о себе можно жить. Тем более непонятно «бегство» Л. О. в защитный мотив.
Пытаясь разрешить этот вопрос, мы прежде всего должны понять, что люди, спокойно называющие себя подлецами, по-видимому, подразумевают под этим нечто значительно более лестное для себя, чем заурядная подлость. Для некоторых из них «подлец» означает то же самое, что и «несчастный человек, нуждающийся в помощи». Мы встречаем подобные самообвинения у алкоголиков, объясняющих таким способом, почему они не могут не пить. Для некоторых людей, считающих себя независимыми и аморальными, презирающих человеческое стадо, быть подлецом — повод для гордости. Встречается это у так называемых асоциальных социопатов (Завадский, 1959, стр. 75). Следовательно, даже тот, кто, казалось бы, цинично признается в «подлости», так переопределяет это понятие, что оно не противоречит положительному отношению к себе самому. Л. О. не был, однако, столь утонченным.
Я полагаю, что вышеприведенные примеры достаточно ясно иллюстрируют принцип действия механизма исключения мотивов, дающий ключ к пониманию их выбора.
Объясняя выбор мотива наличием у человека определенных установок, мы, несомненно, не охватываем всех факторов, от которых зависит этот выбор. Можно предположить, что процесс исключения мотивов зависит также от индивидуальных особенностей личности. В своей клинической практике я чаще всего наблюдал легкость в формулировании мотива, с одной стороны, у лиц с примитивным мышлением, поверхностных, асоциальных (мелкие воры, аферисты), с другой стороны — у людей, сочетающих высокий уровень духовной культуры с ясным и проникнутым общественным сознанием взглядом на мир, у людей отнюдь не эгоцентричных. В то же время утонченные интеллектуалы, привыкшие постоянно контролировать свои действия и обнаруживающие одинаково интенсивные социальные и асоциальные установки, испытывают особые трудности в выборе мотива. Часто формулирование цели становится для них невозможным и эти люди действуют в ходе перманентного процесса исключения мотивов. Поэтому действия их непоследовательны, слабы, полны внезапных порывов и отступлений. Яркий образ такого человека нарисовал Галчиньский в стихотворении «Смерть интеллигента».
Возможно, более глубокий анализ так называемых внутренних конфликтов показал бы, что трудности в выборе мотива постоянно возникают при одновременном существовании противоречащих установок: социальных и асоциальных. Но этот вопрос явно выходит за рамки настоящей работы.