Лингвистика ИСС представляет собой раздел языкознания, посвященный изучению измененных состояний языкового сознания.
Предметом лингвистики ИСС являются качественно своеобразные модусы организации языковой способности и речевой деятельности нормального человека, как правило обеспечивающие продолжение адекватной обстановке и задачам деятельности коммуникативной и когнитивной деятельности при эндо- и экзогенных нагрузках разного типа, направленности и степени выраженности. Данное определение непосредственно продолжает определение ИСС, сформулированное в предыдущем разделе, и также обладает научным приоритетом. Следует отметить, что вынесение лингвистического аспекта на главное место является безусловно нетрадиционным для исследования ИСС. Традиционно, в большой мере под влиянием выдающегося американского психолога конца XIX — начала XX века У. Джеймса, признаваемого основоположником изучения ИСС
современных науках о человеке, язык полагается не вполне релевантным для понимания и дескрипции этих состояний.
Как известно, Джеймс определял ИСС через несколько ведущих признаков, одним из которых являлась «невербализу- емость» (ineffability). Возможен и перевод этого термина как «несказуемость» в силу того, что религиозно-философский аспект играл отнюдь не последнюю роль при формулировании Джеймсом данного признака (более подробное обсуждение данного аспекта см. Кимелев 1985:144). Вместе с тем, в некоторых случаях американский психолог признавал и важность простого качественного адаптивного изменения в функционировании сознания (discontinuity with ordinary consciousness) для возникновения невербализуемости (подробнее см. Ludwig 1969:23). В данном случае, по-видимому, имеет смысл отличать коммуникацию при ИСС от самовыражения при ИСС (сходный теоретический ход опробован в рамках теоретической стилистики, ср. Долинин 1978:244). В более общем плане, лингвистическая концепция У. Джеймса включала латентное отличение «словарного» значения языковых знаков от его модификаций, задаваемых контекстом и иллокутивными установками (подробнее см. Гевин 1996:86—88).
В имеющейся научной литературе не проводилось систематической разработки данного признака (выборочную библиографию см. в разделе «Ineffability» справочного пособия: Murphy, Donovan 1988:73—74). Однако акценты в его понимании постепенно сместились к противопоставлению когнитивных и языковых структур, занимающему заметное место в современной науке в целом. Преемственность между У. Джеймсом и Ч. Тартом в трактовке языка при ИСС, в контексте консолидации постмодернистской парадигмы, нередко рассматривается как реальная, к примеру, таким много сделавшим для упрочения современной теории ИСС ученым, как С. Криппнер (Krippner 1995:270—272). По мнению ведущих современных теоретиков ИСС, опыт, приобретаемый в этих состояниях, является в значительной степени когнитивным. В качестве возможных механизмов такового А. Дейкманом постулируются:
- регрессия к более ранним стадиям онтогенеза, в частности, к пре- или невербальным (preverbal (infantile) or nonverbal) когнитивным структурам и/или их (выборочная) реактивация;
- перестройка структуры отдельных концептов (вплоть до системы атомарных когнитивных примитивов) и/или их совокупности, нередко слишком сложная, чтобы быть вербализованной без дополнительной подготовки («а new «vertical» organization of concepts ... too complex to be verbalized»);
- дополнение структуры концептов путем перехода механизмов, обеспечивающих перцепцию, на особые модусы (new
perceptual modes), возможно за счет изменения порогов восприятий (последняя тема, представляющая особое направление исследований, более подробно обсуждается в работе McLaughlin 1979—1980; ср. Krippner 1970:214—215). В целом о трех упомянутых механизмах см. раздел «Невербализуемость» в работе: Deikman 1969:42—45.
Что же касается естественного языка, то он рассматривается во всех упомянутых случаях как не вполне адекватный для обеспечения когнитивной и коммуникативной деятельности. Данное понимание, как правило, имплицирует рассмотрение «поверхностного» языка как устройства, внешнего по отношению к «языку мысли» и подключающегося к нему лишь на самых поздних стадиях порождения высказывания, априорно не испытывая особого возмущающего воздействия внешних факторов. Нужно отметить, что последний тезис подкрепляется и некоторыми актуальными тенденциями развития современной нейропсихологии. Согласно концепции М. Газзаниги, психическая деятельность реализуется параллельной работой ряда относительно независимых модулей. Модуль сознания относится к качественно другому, более высокому по отношению к ним уровню, поскольку в его задачу входит поддержание модулей низшего уровня в рабочем состоянии, и прежде всего — сведение результатов их деятельности (подаваемых на его вход в порядке, определяемом как «функциональная модулярность», actual modularity) в единый ментальный образ (иначе говоря, решение так называемой «задачи согласования» — «The Binding Problem»).
Поскольку модули порождения/восприятия речи принадлежат в данной концепции к низшему уровню, привлечение их характеристик для дескрипции того, как работают одноуровневые им, в частности когнитивные модули, равно как и более высокий модуль сознания в целом, является в принципе излишним, хотя и может дополнить их рассмотрение всяческими полезными параллелями (Gazzaniga 1993:24—249). Текст статьи данного автора представляет собой переработку доклада, сделанного на одной из недавно проведенных крупных международных конференций по общим проблемам теории сознания. В примечании к статье приведены основные моменты дискуссии по докладу. Отметим, что первый же вопрос касался того, нет ли теоретической возможности хоть в малой степени связать сознание в модели Газзаниги с языковым сознанием в его традиционном понимании. Ответ на этот вопрос был, безусловно, отрицательным (Gazzaniga 1993:257).
В этом же русле была выработана и получившая исключительную известность в последние годы концепция нобелевского лауреата Ф. Крика и его постоянного соавтора К. Коха. В поисках наиболее базового механизма данные теоретики особо
выделили в числе модулей низшего уровня модуль внимания и модуль оперативной памяти. В совокупности с принадлежащим к более высокому уровню модулем сознания, в задачу которого входит их поддержание в рабочем состоянии и решение «задачи согласования» их продукции, они и были предложены в качестве базового механизма сознательной деятельности. В данной модели функционирование модуля порождения/восприятия речи рассматривается как вполне автономное по отношению к работе одноуровневых когнитивных модулей и совершенно факультативное для понимания базового механизма работы сознания. Как подчеркивается авторами, «система естественного языка не является существенно важной принадлежностью сознания» («а language system (of the type found in humans) is not essential for consciousness», — Crick, Koch 1990:264).
Отметим, что авторы обеих упомянутых концепций считают возможным привлечение некоторых идей и концептов, выработанных в рамках современного языкознания. Авторы последней концепции ссылаются на такого лингвиста, как Р. Дже- кендофф, и именно на то место в его известной работе «Сознание и вычисляющий ум», где он сопоставляет структурную организацию языковой системы с построением механизма зрительного восприятия (а именно на модели последнего и демонстрируются основные преимущества, предоставляемые моделью Крика-Коха, см. Crick, Koch 1990:264).
Общим поводом к разработке указанной парадигмы послужило то известное обстоятельство, что расхождение различных традиционных дисциплин в определении того, что же собой представляет сознание, привело к положению, характеризуемому в современной научной литературе как патовое. Соответственно, в кругах специалистов по сознанию растет убеждение в том, что пути решения ситуации должны быть резко нетрадиционными. Частной причиной послужило то, что нейрофизиологические корреляты нормальной речевой деятельности являются весьма нестабильными и по определению исключают прямое сопоставление с материалом, полученным на животных. В силу такого положения, на данном этапе развития науки о мозге удобнее считать язык очень (а в некотором смысле и слишком) сложным, достаточно поздно сформировавшимся в процессе эволкэции кодом, прилагаемым к продукции более базовых когнитивных модулей лишь в процессе достаточно специфичной деятельности по порождению рер- бальных высказываний, и то на относительно позднем этапе.
Другой частной причиной послужило хорошо знакомое нейропсихологам наблюдение расстройств речи, не сопровождающихся выраженным нарушением мышления. Как в свое время подчеркивали В. Пенфильд и Л. Робертс (1964:213—214),
- Заказ 2980
«изучение больных с афазией ясно показывает, что речевой механизм отделен от предыдущего механизма понятий». Мысленная подстановка в этом совершенно верном определении на место «речевого механизма» понятия «языковой способности», не чуждая и самим ее авторам (Пенфильд, Робертс 1964:214), с необходимостью ведет к концепциям типа высказанной Криком и Кохом.
С изложенным пониманием дела согласуется и общий ход обсуждения теории сознания, занявшего значительное место на одной из недавних «Таксонских конференций» (1994), приобретших в последнее десятилетие значение одного из наиболее авторитетных форумов динамично формирующейся науки о сознании. Значительная часть конференции прошла под знаком обсуждения модели Крика-Коха. Присущее ей абстрагирование от проблем языка и речи не вызвало особых протестов участников конференции, хотя расхождение ее авторов с основным руслом «когнитивной науки» также не укрылось от внимания комментаторов (Нorgan 1994:88). Отметим, что понятие ИСС авторам упомянутых работ в общих чертах известно, и оно не вызывает у них принципиальных возражений. Так, Ф. Крик и К. Кох упоминают такое «необычное состояние сознания», как гипноз. Однако по их убеждению, его экспериментальное наблюдение не приводит к принципиальному прорыву в понимании механизмов сознания. Поэтому вместе с проявлениями эмоционально-волевой сферы, такие состояния отнесены к «задачам второго эшелона» (Crick, Koch 1990:264).
Со своей стороны, М. Газзанига рассматривает свою модель как прямое развитие известной идеи У. Джеймса «о пяти признаках сознания». Как известно, вторым-третьим признаком в этой модели является то, что сознание изменяется и при этом остается континуальным. В соответствии с этим, указанный автор кладет в основу своей концепции обсуждение «состояний повышенного/пониженного эмоционального тонуса» (positive vs. negative mood states). Однако дальнейшее ее расширение на шкалы измененных состояний не видится ему теоретически перспективным (Gazzaniga 1993:249, 253).
Заметим, что разработка структурно сопоставимой парадигмы была проведена и в отечественной традиции (однако по причинам, не требующим особого пояснения, она обсуждалась в более обтекаемых терминах). Поводом к ее построению послужило давно замеченное и теоретически осмысленное у нас принципиальное расхождение представителей таких наук, как психология, психиатрия, философия, в понимании того, что же собой представляет сознание человека. Промежуточный итог дискуссий был закреплен в концепции «условного понятия сознания», характерной чертой которого являлось именно условное отделение сознания от внешних (и в принципе низших)
отношению к нему когнитивных модулей (подробнее см. Зейгарник 1986:49-51).
Описанный выше достаточно радикальный подход к решению проблемы диалектического единства и противоположности лингвистических и когнитивных структур (а имплицитно — языка и мышления) в принципе известен современной лингвистике и подвергался содержательному анализу. «При формальной трактовке языка соотношение языковых и когнитивных структур напоминает процесс просодического оформления высказываний в теории аутосегментной фонологии, когда независимые механизмы порождают самостоятельные цепочки сегментных и просодических единиц (например, слоговых тонов), а затем специальные правила корреспонденции совмещают единицы двух типов (например, тоны и слоги)», — пишет В. Б. Касевич (1996:160). Не отрицая возможности формального характера языковых структур и их дуалистически-параллельной сопряженности со структурами когнитивными, данный автор все же находит более обоснованным положение о достаточно тесной связи и взаимодействии языковых и когнитивных структур как в функциональном, так и в генетическом аспекте. Как отмечается в цитируемой работе, данное положение находит поддержку как в актуальных тенденциях психолингвистических исследований, так и в теоретических положениях, восходящих к В.фон Гумбольдту и Ф.де Соссюру (более подробную аргументацию см. в разделе «Язык и когнитивные структуры»: Касевич 1996:159—169).
В отечественном языкознании разработка данной парадигмы традиционно связывается в первую очередь с категорией языкового мышления, обозначаясь вполне четко при разработке его аспектов, связанных с такими понятиями, как языковое сознание, языковая личность, языковая картина мира. Общее положение в данной области исследований было зафиксировано в материалах специально посвященного теме «Языковое сознание» IX Всесоюзного симпозиума по психолингвистике и теории коммуникации (1988), в особенности в выступлениях А. А. Леонтьева, А. М. Шахнаровича, Ю. А. Сорокина, Е. Ф. Тарасова.
Специальной разработке отдельных аспектов проблемы посвящены следующие содержательные работы: Богданов 1996; Портнов 1994; .Колшанский 1990; Язык и когнитивная деятельность 1989; Язык и личность 1989; Общение. Текст. Высказывание 1989; Арутюнова 1988; Караулов 1987; Звегинцев 1982; Панфилов 1971; ср. Реферовская 1997:113—117 (в связи с проблемами философии языка у Г. Гийома); Морковкин, Морковкина 1994. В контексте актуальных проблем психолингвистики особо значимы работы: Тарасов 1987:101—106; Сахарный 1989:49—50; Оптимизация речевого воздействия 1990:232— 233 (специально в контексте соотношения когнитивных и ком
муникативных факторов речепорождения); Шахнарович 1995:39 (в связи с определением языковой способности через «пересечение когнитивных структур, полученных в результате отражения реальных предметных отношений, и коммуникативных правил, релевантных для данной культуры»); Горелов, Седов 1997:74—110 (в связи с возвращением на новом уровне к восходящей к Н. И. Жинкину идее [когнитивного] универсально-предметного кода).
Конструктивная разработка диахронического аспекта взаимосвязи языка и мышления представлена в рамках недавно сложившегося научного направления, получившего название «исторической психолингвистики» (Вассоевич 1998:64—71; 502—503). Полезный контекст представлен также в работе: Кедров 1982:10, с учетом понятий, выработанных в традиции JI. С. Выготского. Напомним, что для последней особо важен должный учет в наблюдении и дескрипции сложного взаимоотношения «культурных знаков» (и в первую очередь — «знаков языка») с принципиально гетерогенными им значениями (включая «когнитивные компоненты сознания»), а также смыслами (аффективно-мотивационными компонентами); в данном аспекте ср. Руденко, Прокопенко 1995:126—127.
Более общий контекст указанной ориентации в современной когнитивной лингвистике составляет так называемая интерактивная парадигма, исключающая автономную работу модуля языка и признающая его «постоянное взаимодействие и обработку данных (computation) по совместному, а не по сепаратному принципам с другими когнитивными модулями. В настоящее время она рассматривается как весьма конструктивная, в противовес модулярной парадигме, «согласно которой как вся когнитивная система человека, так и такое ее отдельное звено (модуль) как язык, делятся на автономные «малые» подсистемы, модули, в работе которых участвуют по небольшому количеству управляющих ими принципов и которые друг для друга непроницаемы» (Кубрякова 1995:205, ср. Демьянков 1995:306; Язык и интеллект 1995).
Конструктивное применение интерактивной парадигмы в нейролингвистике и нейропсихологии характерно для серии работ, выполненных на базе Института мозга человека РАН и посвященных обоснованию и разработке общего принципа пространственно-временной динамичности как фундаментальной характеристики мозгового обеспечения речемыслительной деятельности (Медведев, Пахомов 1989; Медведев, Воробьев, Пахомов, Рудас 1996; Медведев, Бехтерева, Воробьев, Рудас, Пахомов, Рождественский, Коротков 1997). Совмещение данных нейронаук и когнитивистики (включающих в первом случае нейролингвистику, а во втором — когнитивную лингвистику) в рамках единой «изоморфической» (интерактивной) па-
радигмы (isomorphic paradigm) представляется конструктивным и современным западным теоретикам (Lohrey 1997:180—208).
В параллельном направлении продвигаются и психологи, обратившиеся к проблеме взаимоотношения языка и мышления при анализе форм и структуры оперативного мышления. В отечественной традиции подчеркивается не только «равноправие образной и вербально-понятийной форм (кодов) мышления... но и взаимопереходы этих форм в зависимости от объективных и субъективных форм» (цитату и более подробное обсуждение,' учитывающее и проблематику языка при ИСС, см. Завалишина 1985:137—138). Психолингвист Т. Слама-Казаку отметила проявившуюся на недавнем Международном конгрессе психологов «сильную тенденцию» к переносу интереса от темы «Язык и общение» к теме «Язык и мышление» (language and communication vs. language and cognition), cm. Slama-Cazacu, Mecu 1997:82; cp. Slama-Cazacu 1993).
В отечественной философии последних пятидесяти лет также решительно преобладал подход к языку как к средству «словесного означивания» при отражении объективной реальности (Спиркин 1972:221). Соответственно, проблема диалектического противостояния и взаимодействия языка и мышления получила весьма детальную разработку. Введение в активный научный оборот более широкого круга авторов повлекло за собой значительную перестановку акцентов в указанной парадигме, однако сохранило ее самые общие черты. Так, в недавно опубликованной монографии А. Н. Портнова обсуждение цитированных слов построено в достаточно критическом ключе, однако предлагаемые дополнения сводятся к широкому привлечению материала онтогенеза, с одной стороны, и методов семиотики и культурологии — с другой. «Через призму генетического и культурологического подходов можно затем приблизиться к анализу роли языка в функционировании чувственного познания, памяти, внимания, различных форм, уровней и компонентов мыслительного процесса, языкового сознания и языковой ментальности» (Портнов 1994:12).
Такой подход не исключает привлечения и материалов ИСС, хотя в явной форме их не требует. Так, ни проблемам психических состояний, ни взглядам У. Джеймса и его последователей в указанной книге не уделено особого внимания. Отметим в этой связи, что в изданной на четверть века раньше книге А. Г. Спиркина, цитированной выше, подчеркивалась как конструктивность материала различных состояний сознания (в первую очередь, поддающихся объективному градуированию по степени своей ясности), так и теоретико-методологическое значение прагматизма У. Джеймса в целом (Спиркин 1972:29—30, 175—185; см. также Спиркин, Ярошевский 1983; Лой 1988).
Влияние указанной парадигмы распространяется и на современную философию языка. Так, в недавно вышедшей работе В. В. Бибихин подчеркнул прежнюю актуальность предметной области «Язык и мышление», а также отметил мнимую определенность, создаваемую употреблением в данном словосочетании союза «и». Подчеркнем, что доминантой рассмотрения проблемы при этом полагается неразрывная связь когнитивных структур с языковыми (Бибихин 1993:72—73; подробнее см. раздел «Слово и мысль» в указанном сочинении, с. 71—77). В современной западной философии проблема взаимоотношения мышления и языка рассматривается как дискуссионная и при этом достаточно актуальная. Наиболее конструктивные новые аргументы в пользу их неразрывного единства и взаимовлияния высказаны в пределах трансцендентальногерменевтической философии языка К.-О. Апеля (1997:78—87; ее краткую характеристику в интересующем нас аспекте см.Портнов 1994:217—220).
На интерактивной эпистемологической ориентации основывается концепция и настоящего исследования. Мы полагаем теоретически допустимым и конструктивным поиск лингвистических коррелятов изменения функционального состояния психики и всего организма человека в качестве основного, хотя и не единственного подхода к изучению измененных состояний его сознания. В таком понимании настоящая работа включается в общий круг интересов психолингвистики, от выдвинутого Ч. Осгудом понимания ее предмета как соотнесенного с состоянием участников коммуникации процесса кодирования/декодирования до обоснованного А. А. Леонтьевым и широко признанного в отечественной науке принципа целостного изучения и комплексного моделирования речевой деятельности.
Наряду с этим, особенности построения и динамики измененных состояний сознания человека достаточно выражены, чтобы оправдать выделение лингвистики ИСС как специально ориентированного на их описание научного направления, принадлежащего к тому же таксономическому уровню, что и афа- зиология, психиатрическая лингвистика, психолингвистика онтогенеза. Заметим, что наша аргументация в пользу особого статуса лингвистики ИСС соответствует современным представлениям о структуре круга психолингвистических дисциплин. Как отметил А. А. Леонтьев, «возможна, в сущности, не одна, а множество психолингвистик, отвечающих разным пониманиям языка, психики и структуры процесса коммуникации» (Леонтьев 1969:97; сопоставимое положение, применительно к лингвистическим теориям в целом, недавно пересмотрено и поддержано В. Г. Гаком 1997а:62). Соответствует она и современным представлениям о статусе «теорий среднего
уровня» («theories of middle range» по P. Мертону), рассматриваемых как весьма желательные, в частности, в психолингвистике (Фрумкина 1996:56—57; в более подробном варианте см. фрумкина 1995:79—80).
Сказанное не умаляет единства психолингвистики, безусловно, распространяющей свои базовые понятия и методы поверх границ частных дисциплин, в силу сложного, неоднозначного характера своих предметов, не во всем пока стыкующихся. Предложенное и последовательно разрабатываемое в наших работах, опубликованных в отечественной и зарубежной академической печати (Спивак 1986, в английском переводе
- , определение данной предметной области и путей ее разработки оценивается в современной научной литературе как корректное и конструктивное (см. рецензии на работы автора по лингвистике ИСС: Вартанян 1987; Зинин 1987; Садур 1984; Шахнарович 1987; Шахнарович 1990; Ястрежембский 1990, а также их позитивную оценку в монографиях: Ахутина 1989:78— 79; Белянин 1988:9; Вассоевич 1998:71; Горелов, Седых 1997:219; Зимичев, Зайченко 1985:13—15; Леонтьев 1997:264; Пашков- ский, Пиотровская, Пиотровский 1994:148; Руднев 1997; Руса- лов, Русалова, Калашникова, Стрельникова 1993:108; статьях: Дроздов 1997:44; Dziubenko 1989:25—29; Пиотровский 1996а:39; Южак 1989:57—58, 66—67; диссертационных исследованиях: Ивахнов 1987:5; Черепанова 1996:1, 47, и пр.).
Методом лингвистики ИСС является последовательное, многократное, единообразное наблюдение изменения привычного (фонового) состояния языкового сознания нормального человека по ходу ведения адекватной обстановке и общественно-целесообразным задачам коммуникативной и когнитивной деятельности, при нарастании или ослаблении эндо- и экзогенных нагрузок.
Данное положение основывается на неотъемлемо присущих изменениям нормального сознания свойствах динамичности, относительной краткосрочности и обратимости, следующих из их адаптивного характера. Соответственно, последовательное, многократное лингвистическое тестирование представляется вполне адекватным организации разворачивания, стабилизации и дальнейшего сворачивания своего сложного объекта. Добавим сразу, что использование для психолингвистического наблюдения адаптивно обусловленных аспектов сознания отнюдь не противоречит вполне разделяемому нами, принципу неадаптивной природы предметной деятельности человека, составляющему общий контекст исследования сознания (его обсуждение в связи с задачами психолингвистики см. Тарасов 1987:105).
Заметим, что принятие и систематическое проведение указанного метода соответствует сложившейся в современных науках о человеке традиции интереса к «естественному экспери
менту», возможность которого предоставляется спонтанной динамикой функционального состояния наблюдаемого человека (Ахутина 1989:80). Более широкий контекст составляет противопоставление «аналитического метода» и «хронического эксперимента» в классической психофизиологии (Асратян 1981:92-99).
«При нервном заболевании, известном под именем каталепсии, наблюдается полное и внезапное исчезновение сознания, за которым следует постепенное восстановление его; этим состоянием мы и воспользуемся для своих экспериментов», — писал в начале нашего столетия П. Жане (цит.по: Меграбян 1978:8).
Предмет интереса французского психиатра представляется в настоящее время в значительной мере утратившим актуальность. Это связано как с переоценкой проективной ценности динамики деперсонализации при каталепсии, так и с изменением понятийного механизма ее описания. Общая же парадигма этого плана проявила значительную конструктивность, выйдя на первый план в таких магистральных подходах к изучению мышления и сознания, как условно-рефлекторный метод И. П. Павлова и сравнительно-физиологический метод JI. А. Орбели. Напомним, что материал языка и речи нашел в них достаточно полное отражение, прежде всего в наблюдении направления и типа рассогласования деятельности первой и второй сигнальных систем — в первом случае, и диссолюции эволюционно более поздних, менее упроченных структур, в том числе речевых, — в последнем (Трауготг 1957:6—9; Вартанян 1985:21; Меграбян 1978:135—138).
В современной психолингвистике также высказано и обосновано общее положение, состоящее в том, что неявные синергетические закономерности организации языковой системы могут стать явными в процессе ее дестабилизации или перехода в состояние новой упорядоченности. «Система языка, равно как и речемыслительной деятельности отдельного индивида, представляет собой совокупность нескольких развивающихся (а иногда и деформирующихся) подсистем плана выражения и плана содержания. В том случае если одна или несколько подсистем в своем имманентном развитии или деформации под влиянием внешних воздействий достигают переломного уровня (так называемой точки бифуркации), бывает достаточно незначительного толчка, чтобы вся языковая или речевая система пришла в хаотическое состояние или в состояние новой упорядоченности» (Пиотровский 1996:42; ср. Паш- ковский, Пиотровская, Пиотровский 1994:3—5; Sinha 1980, а также обсуждение идей Т. Винограда и Ф. Флореса об эвристической ценности ситуаций типа «срыва» (breakdown): Фрум- кина 1996:64). В более широкой культурологической перспек
тиве эти идеи восходят к трудам теоретиков типа Г. Гарфинкела (подробнее см. Ионин 1996:77—80).
Еше более широким контекстом является материал современной «философии сознания»: от теории «полей сознания», выдвинутой в середине нашего столетия французским философом А. Гурвичем в контексте идей Э. Гуссерля и У. Джеймса (Gurwitsch 1957) — до концепции «контролируемых, воспроизводимых и операционально повторяемых состояний сознания, данных человеку эмпирически, или эмпирически действительных», занимавшей в последние годы жизни мысли такого теоретика сознания, как М. К. Мамардашвили (и понимавшейся им в контексте, близком к неокартезианскому, см. 1990:14). Интерес к языку и речи в их динамике превалировал в разработке и данной парадигмы.
Таким образом, разработанное в настоящем разделе понимание базовых понятий лингвистики ИСС вполне соответствует актуальным тенденциям, сложившимся в современных науках о человеке, небезразличных к динамическому, адаптивному аспекту в организации языка и речи.